Война… Те, кто ее прошел, неохотно делятся воспоминаниями. А о подвигах и вовсе говорят как об обычном повседневном деле. Другое дело — дети. Как они увидели войну, описано подробно и детально в книге Алексиевич «Последние свидетели». Страшная горькая правда, которую читать-то тяжело, а пережить маленькому ребенку — и вовсе немыслимо. Но смотрите как, пережили, переступили и нашли в себе силы идти дальше.
Что интересно, дети, прошедшие войну или эвакуацию, помнят какие-то эпизоды, даже с двухлетнего возраста. Свидетели того времени — гости, которых очень ждут 9 мая в детском саду. Ведь это единственная связующая нить между нами, из совсем другого поколения и детьми 40-х годов.
Мы поговорили с одной из «дочерей» войны — Тамарой Степановой Навасардой, правнучкой знаменитого составителя армянских букварей.
Когда началась война, мне было 2 года. Нас эвакуировали из Москвы в Тбилиси. Я ходила в грузинский детский сад и мне было очень тяжело. Помню, что носила в сад карточки на питание, крепко зажав их ладонями. А однажды, чуть ослабила ладони, и карточки смешались с осенней листвой. Досталось же мне от мамы. Бабушка, оставшаяся в Москве, сдавала кровь, и за счет этого могла нам присылать вкусные посылки: сгущенку, макароны. Макароны мы замачивали водой, получалось тесто, из которых готовили оладушки. А в баночке сгущенки мама делала две дырочки и наливала очень редко в чай. Я тайком от мамы прикладывалась к этим дырочкам и высасывала сгущенку.
Вообще, было постоянное ощущение голода. С тех пор я всегда ценю еду, никогда ее не выбрасываю. Если что не доедается, отдаю собакам.
Мама выступала в оперном тбилисском театре, поэтому мне приходилось ее дожидаться допоздна дома. Помню — сидела на стульчике в темноте и ждала ее.
Игрушек как таковых не было. Вот если только куклы. Голова пластмассовая, а все остальное тряпичное. Делали их сами.
После победы вернулись в Москву и я пошла в первый класс. Вернулась в первый же день. Мама спрашивает: «Какую оценку получила». Пять? Нет. Четыре? Нет. Три? Нет. Двойку? Нет. Кол? Нет. А что же ты тогда получила? Адын — сказала я с грузинским акцентом, и потом еще долго не могла от него избавиться.
По возвращении нас поселили в нашей квартире, но на кухне, т.к. в комнате уже проживали люди, чей дом разбомбили. И вот так, вчетвером: я, мама, бабушка, дедушка — размещались на одной кухне. Под ночь складывали доски и ложились рядочком.
С одеждой было туго. Ходила в основном в кожаных туфельках, даже зимой, поэтому ноги очень сильно мерзли.
А.
А потом умерла и бабушка…
А потом умерла бабушка. Она долго болела, кашляла, говорила, что просто устала. Мы с мамой сидели рядом, держали её за руки, но согреть не смогли. В доме было холодно, печь топить нечем, дрова кончились ещё осенью.
Мама сказала, что теперь нам станет ещё труднее. Я не знал, куда уже труднее. Мы с братом ели траву, кору с деревьев, иногда мама приносила что-то из города – пару картофелин или горсть муки. Где она брала еду, я не знал, но часто возвращалась тихая и заплаканная.
Фашисты приходили в деревню почти каждый день. Высокие, с жёсткими лицами, кричали на своём языке. Они забирали всё – последнее молоко, куски хлеба, даже кур, если у кого-то оставались. Однажды они увели соседа Ваню. Потом мы слышали выстрел.
Я научился прятаться. Как только вдалеке раздавался звук моторов или чужие голоса, я нырял в погреб под полом. Там было темно и страшно, но мама говорила – так надо.
Зима была долгой. Очень долгой. Я уже не помнил вкуса хлеба. Только ледяную воду из снега и горькие корешки. Но мама говорила – весна скоро. Скоро наши придут. Скоро закончится война.
Я ей верил.
Александр К.
Как нам было трудно, но весна наступила
Папа ушёл на фронт ранним утром. Я ещё спала, но мама разбудила меня – попрощаться. Он был в форме, с рюкзаком за спиной. Обнял меня крепко-крепко, а потом сказал:
— Жди меня, милая.
Я кивнула и держала слёзы, потому что знала – плакать нельзя. Но когда дверь за ним закрылась, мама села на табурет и закрыла лицо руками. Я прижалась к её плечу и поняла, что теперь у нас началась другая жизнь.
Война была страшной. Мы с мамой остались вдвоём. Город бомбили, на улицах было холодно и пусто. Хлеба почти не давали, а если давали, он был чёрствый и маленький. Мы делили его, чтобы хватило на подольше.
Мама много работала – рыла окопы, таскала тяжёлые мешки. А я ждала её дома, смотрела в окно и ждала письма. Когда письма приходили, мама читала их вслух. «Жду встречи», – писал папа. Я засыпала с этими словами.
Зимой было совсем плохо. В печи гасли последние угольки, но мама грела мои руки и говорила:
— Мы выживем. Папа вернётся.
Я верила.
Однажды во дворе стали кричать: «Победа! Наши вернулись!» Я выбежала босиком, не боясь ни холода, ни грязи. Люди бежали к вокзалу, и я бежала вместе с ними.
И вдруг увидела его.
Папа стоял на ступенях поезда, похудевший, уставший, с сединой в волосах, но он был жив!
— Папа! – я закричала и бросилась к нему.
Он поднял меня на руки, а потом крепко прижал к себе и маму. Мы стояли, обнявшись, долго-долго. Никто ничего не говорил – только плакали. Плакали от счастья.
Папа вернулся. Война закончилась. Мы выжили.
Анна И.